Для очередного, сдвоенного, выпуска, озаглавленного «Литература-советская», наибольшее значение имеет вопрос, поставленный относительно повседневности, социальной чувственности, антропологии и культуры советской эпохи. Дело, разумеется, идёт не только о литературе. Но литературе как социальной практике (одновременно стремящейся к асоциальности) в частности и политической речи вообще в советском обществе во всех случаях действительно отводилась особая роль, поэтому в заголовок значительно дисциплинарно расширенного номера вынесена всё же именно такая формулировка. Кончено же, в советское время имела место не коммуникация, хотя бы и художественная, но ещё именно литература. Поэтому диффузное понятие «литература-советская» призвано не экзотизировать конструкцию советского субъекта, отвечавщую этому логоцентрическому положению вещей, но высветить чрезвычайную медиатизированность современного культурного сознания.

Литературу-советскую невозможно мыслить без этого предиката, потому что она разительно отличается своей функцией с тем, что принято считать литературой в «нормальном агрегатном состоянии». Литература, созданная за годы существования Советского Союза людьми, так или иначе с ним связанными, волей-неволей оказывается частью большого универсалистского проекта, а не частным примером проекта чисто литературного. Даже в тех случаях, когда литература «имеет место» как будто бы не благодаря, а вопреки «всему советскому», она имеет своим (негативным) истоком необходимость соотноситься или критиковать (по-разному и разное), но всегда при этом находиться в пределах общей судьбы. Однако эти оговорки ни в коем случае не должны быть поняты как что-то извиняющие или оправдывающие литературу. Напротив, они очерчивают ту ситуацию, в которой она должна быть не меньшим, но большим, чем «просто литература» (ср. «всё остальное — литература»). Поскольку довольно быстро становится понятно, что некая проблематика сшивала всю «литературу-советскую», мы задаём вопрос: что за функцию выполняет граница между так называемыми «официальной» и «неподцензурной» советскими литературами, проводимая и выгодная сегодня прежде всего новой номенклатуре (пусть и не вполне победившей старую)? А коль скоро эта борьба за определения продолжается (пусть в ней и нет однозначно привлекательных сторон), возможно, наиболее ценным сегодня было бы разобраться с тем, что из себя представляла литература-советская в общем виде, в разных сегментах которой «шла борьба скорее между разными — прогрессивными и реакционными — сторонами советского, чем между советским и антисоветским».Именно способности помыслить литературу как практику письма, выходящего за пределы легитимного и комфортабельного пространства салона, настоятельно требует момент.

Этот новый опыт возвращения истории и, следовательно, неотступная потребность распознавания и критики идеологии уже у дверей. Новый номер «Транслита» должен был выйти в конце прошлого года, но декабрь 2011-го оказался отмечен процессами, важность которых если не превысила срочность других дел, то, во всяком случае, заставила каждого иначе отнестись к его «обычному делу», снова поставив вопрос о сближении серьёзной теоретической работы с актуальной общественной практикой.

 

Транслит | 2011 г. | обложка

140
есть в наличии